Московский душегуб - Страница 19

Впоследствии, когда она звонила, Ванечка не разговаривал с ней, а молча вешал трубку. Исподволь в нем зрело убеждение, почти уверенность, что он спит мертвым сном: как заснул во младенчестве, во время приступа кори, так досель и не проснулся…

Как-то отчим Филипп Филиппович привел в дом лысоватого, лет тридцати пяти мужичка, который поначалу показался Ивану тусклой, ординарной личностью, чем-то промежуточным между "совком" и "новым русским". Иван уже нацелился уйти к себе, но Филипп Филиппович его остановил:

– Посиди с нами, Ванюша, куда же ты! Познакомься, это Григорий Донатович, мой коллега по работе, а это Ванечка, сын покойного Федора Кузьмича.

– А это Марина Сергеевна, – без тени улыбки произнес гость. – А это цинковый гробик, в котором привезли ее дитятку из Абхазии.

Узнавание было мгновенным. Унылый господин был одной с ним крови. Брежневский век кухонных шепотков сменился веком паролей. Родственные души теперь оповещали друг друга кодовыми фразами. Пароль был произнесен. Григорий Донатович был тем человеком, которого Ванечка ждал. Это был гуру, учитель. В его тусклом взгляде светилось презрение к жизни, а не страх перед ней. Таким же точно был его отец, только слишком поздно Ванечка это понял. К концу чаепития он уже готов был идти за таинственным пришельцем хоть на край света, как бычок на веревочке. Григорий Башлыков, матерый разгадчик секретов, разумеется, это заметил. Он сказал Ванечке:

– Маешься, паренек, это хорошо. Кто не мается, тем пировать осталось два года.

Филипп Филиппович посмеивался в усы, слушая их конспиративный диалог.

– Но мне кажется, – робко заметил Ванечка, – совсем мало людей, которые понимают, что происходит на самом деле.

– А ты понимаешь?

– Тоже не очень. Мне не хватает опыта. Но я понимаю одно: назад пути нету, а жить в новом, нарядном хлеву, где все по дешевке, могут только свиньи.

– Молодость всегда категорична, – вмешался Филипп Филиппович, – но устами младенца, как известно, часто глаголет истина.

Дальнейшей беседе помешала Ася. Она вернулась с сеанса спиритизма, который проводился по четвергам на тесной сходке в Бирюлеве, на квартире тамошней колдуньи. В этот вечер им удалось пообщаться с материализованным духом Гриши Распутина, и это, видимо, так ее потрясло, что, опустясь без сил на стул, она некоторое время еще как будто не узнавала своих близких, но потом все-таки пролепетала восторженно:

– Сынок, знаю, ты в это не веришь, но он нам все-все открыл! Все завесы.

Филипп Филиппович познакомил ее с Башлыковым, и Ася обратилась к нему:

– Вы, вижу, добрый человек, простодушный, у вас усы, как у Федора покойного. Спасибо, что к нам заглянули, но я вам советую избегать длиннорукой женщины. Вам нельзя… Осенью произойдет страшная бойня, дьявол взойдет на помост, не убережется, не затаится, сгорит в синем пламени. Эти двое не верят, думают, я спятила, но вы поверьте. У вас такое светлое лицо.

– Кто эта длиннорукая женщина? – спросил Башлыков. – Почему надо ее бояться?

– Бояться не надо, надо избегать. Длиннорукая женщина – олицетворение порока. У вас к нему склонность, я вижу. Вы с женой расстались, чтобы дать себе волю, разве не так?

– Вовсе нет. Она рожать надумала, а какой я отец, если не сегодня-завтра сгорю в синем пламени.

– Вы насмешник, но это не спасает от длинноруких женщин.

– Пойдем, мама, тебе надо отдохнуть, – позвал Ваня, и она послушно поплелась за ним, бросив пристальный печальный взгляд на Башлыкова.

Ваня уложил мать на диван и укрыл ей ноги пледом.

– Откуда он? – спросила Ася.

– Не знаю. Его Филипп Филиппыч привел. Его какой-то кореш.

– Ты потянулся к нему, сынок. Поберегись. Он горячий.

– Да и я не из снега, – Ваня привык к тому, что мать, хотя и помешалась на религиозной почве, обладала чудесной проницательностью, и в ее путаных суждениях, бывало, проступал внезапный светящийся пророческий смысл.

Уходя, прощаясь, Башлыков оставил ему надежду:

– Ты мне приглянулся, юноша. Хочешь поработать?

Научу покрепче стоять на земле.

– Хочу, – улыбнулся Ваня. – Научите. А то я все время падаю.

– Жди звонка.

Ждать было легче, чем догонять. В глубине Ваниного оглашенного, расщепленного сознания замаячила радужная точка.

* * *

Башлыков поехал домой, где его поджидала с горячим ужином маруха Людмила Васильевна. Она жила у него безвылазно второй месяц, чему он каждый день заново удивлялся. После неудачного покушения на Благовестова у него был короткий период депрессии, и она этим воспользовалась, чтобы внедриться в квартиру.

– Ты опять здесь? – удивился он и в этот раз. – Любопытно, откуда у тебя ключи?

– Я вам, Гриша, котлет нажарила с картошкой и с луком, как вы любите.

– Нет, ты ответь, откуда у тебя ключ от квартиры?

– Вы сами дали. Разве забыли?

В коротком домашнем халатике, без грима, она так забавно изображала оскорбленную невинность, что хотелось схватить ее в охапку и, к черту котлеты, немедленно утащить в постель. Башлыков осуждал себя за такие импульсивные, неприличные желания.

Он умял целую сковородку картошки и с пяток котлет, выпил несколько чашек чаю с медом, а маруха Людмила Васильевна сидела напротив, скрестив руки на груди, и с явным удовольствием продолжала играть роль скромной деревенской дурочки.

– Хорошо, – сказал Башлыков. – Допустим, я дал тебе ключи. Хотя это надо еще уточнить. Но почему, когда бы я ни вернулся, ты уже здесь? У тебя что, никаких других дел больше нету? Ты кем себя вообразила?