Московский душегуб - Страница 32

По пути как раз попался шалманчик, в котором подавали горячие сосиски, а также пиво и коньяк. Столики на открытом воздухе.

– Учти, я угощаю, – предупредила Нина.

– Да мне ничего не надо. Посижу с тобой просто так.

Он донес до столика коньяк, пиво и сосиски. Кроме них, клиентов не было.

После коньяка Нина действительно немного успокоилась, а то ее колотило как в лихорадке. Лицо у нее было нежное, симпатичное, с задорным прищуром, но чересчур озабоченное. Обыкновенно Иван сторонился припадочных девах, сшивающихся в "комках".

– Какие ублюдки, да?! – сказала Нина. – Ты тоже с ними заодно?

– Я сам по себе.

– Знаешь, почему я к тебе потянулась?

– Почему?

– У тебя глаза хорошие. Ты не такая свинья, как они. Можешь отомстить за меня?

– Как это?

– Поклянись, что отомстишь!

– Клянусь, – сказал Иван. На набережную свежо тянуло ветерком от Москвы-реки, и солнышко проглядывало сверху как-то по-особенному ласково.

Нина объяснила, что ему необходимо сделать. Он должен подстеречь Рувимчика поздно вечером возле его дома, в удобном месте, которое она заранее покажет.

Рувимчик возвращается домой всегда точно в половине первого, потому что у него в квартире живет какая-то приезжая телка, которая сечет его по минутам. Рувимчик никого не боится, кроме своей телки. Иван должен его подстеречь и по-тихому замочить.

– Согласен? – настороженно спросила Нина, пронзая насквозь бедовым пьяным взглядом.

– Конечно, согласен. Только не пойму, за что ты на него так взъелась? Неужто из-за одной оплеухи?

– Не только из-за этого. Он, гнида поганая, обращается со мной, как со скотиной, а обещал… Он мне про эту телку ничего не говорил, так пел, так пел!

Я уши и развесила. Стала бы я с ним по всем углам шарашиться, с трихомонозой вонючей. Он знаешь сколько бабок имеет на своей "травке"? Но на мне он осекся.

Я не подстилка.

– Он что, обещал жениться?

– Пошел он со своей женитьбой! Обещал квартиру снять – раз. Шубу купить – два. А оказалось, я для него тряпка половая, чтобы ноги вытирать. Но у меня своя гордость есть, как ты думаешь?

– Так это сразу видно, – признал Иван. – Но все-таки, может, не стоит так уж сгоряча мочить? Может, изувечить для начала. Вдруг он одумается?

– Я тебе нравлюсь?

– Еще бы.

– Не врешь?

– Да нет, ты красивая женщина.

– Ну вот, – сказала она удовлетворенно. – Сделаешь, и я вся твоя. В любом месте, сколько хочешь раз.

– Заманчиво, – задумался Иван. Нина допила коньяк, а он отхлебнул пива. Некоторое время они молча, будто в сонной одури, любовались белым катером, который выгребал на середину реки, обвешанный рекламными плакатами. Отсюда, издалека, можно было разобрать только один: "У МММ – нет проблем".

– Ладно, – сказал Иван. – Поехали, провожу домой, а вечером позвоню.

Нина уткнулась носом в пустой стакан и вдруг разрыдалась.

– Ты чего?

Оказалось, ей некуда идти. Из квартиры ее не далее как сегодня утром вышвырнул пьяный безумный отец, вдруг взбесившийся якобы оттого, что она не ночевала дома. Но это была просто придирка, повод. На самом деле он терроризировал и ее и мать из-за того, что на своем говенном заводе зарабатывал двести тысяч в месяц и еле сводил концы с концами, тогда как у них с матушкой иногда водились крупные бабки. По своей "совковой" психологии вот именно этого он не мог им простить. Из ее слезного бормотания Иван понял только одно: после того как разделается с Рувимчиком, ему неминуемо предстояло мочить и батюшку-тирана.

– Чего же ты такая свирепая, Нин, – осудил ее Иван. – Только один у тебя приговор: мочить и мочить.

Да так мы с тобой пол-Москвы перемочим.

– Купи еще коньяку. У тебя деньги есть?

Пока ходил к окошечку раздачи, обдумал создавшееся щекотливое положение. Бросить пьяную потаскушку посреди Москвы было как-то не по-мужски, вроде она ему как бы и доверилась; а куда ее деть? Разве что отбуксовать домой и дать ей часика три соснуть, но перед матерью неловко. Хотя все же он склонялся к тому, что придется отбуксовать.

После очередной дозы Нину потянуло на откровения. Но сначала она попыталась причесаться и подкрасить губы и одарила Ивана сокровенным многообещающим взглядом.

– Меня, если хочешь знать, два раза в кино приглашали сниматься. Не веришь? Настоящий режиссер, без туфты, не хочу называть фамилию, тебе плохо станет.

– Это неудивительно. Такие девушки на дороге не валяются.

– Ты дурачок, внешность не главное. Главное – талант. Хочешь, стихи почитаю?

– Конечно, хочу!

Нина еще раз попробовала привести в порядок волосы, отчего прическа ее стала похожа на копнушку сена, поваленную набок, и заунывным голосом, но очень громко, с отчаянной жестикуляцией и немыслимыми ударениями провыла два четверостишия Евтушенко.

Впечатление было настолько сильным, что несколько прохожих, пригнув головы, как при бомбежке, перебежали набережную на другую сторону, а из палатки выглянул испуганный продавец.

– Ну как? – спросила Нина самодовольно.

– Гениально! – искренне восхитился Иван. – Куда там старухе Тереховой.

– Хочешь спою?

– Не надо. Пойдем ко мне, познакомлю тебя с матушкой. Ей споешь.

– Ты хочешь познакомить меня со своей мамой?

– Ну а чего тянуть.

– Ваня, ты что же, влюбился в меня?

– Есть маленько, – скромно признался Иван.

* * *

Ася всех гостей принимала одинаково – с христианским смирением. Ее не слишком смутило, что девушка пьяна и с разбитым ртом. Она сводила ее в ванную и переодела в свой халат, а потом предложила молодым людям пообедать, но сын сказал, что Ниночке прежде всего следует выспаться, потому что она с ночной смены. Нина прошептала уже в полусне: